Всероссийское совещание молодых писателей, прошедшее перед Съездом Союза писателей России в Московском государственном институте культуры, открыло немало талантливых молодых авторов. Мы предлагаем читателям поэтические подборки трёх молодых поэтов – Рустама Каженкина из Якутии, Кристины Кармалиты из Новосибирска и Ильи Виноградова из Мурманска. А также их подробный разбор от поэта из Башкирии Кристины Андрияновой-Книги. Изначально этот текст предназначался для коллег по семинару, однако нам показалось, что он значительно перерос семинарский разбор и является законченной критической статьёй.
Совет молодых литераторов СПР
Кристина АНДРИАНОВА-КНИГА (Уфа)
МОИ ЗНАКОМЦЫ
по следам Cовещания молодых литераторов в МГИК 13-14 февраля 2018 года
Разбирать стихи чужие – хорошие или не очень, традиционные или так называемые «сто-раз-постмодернистские» – непросто при любом раскладе. Особенно – если авторов знаешь заочно. Но зайдем с другого борта: поэты-незнакомцы тем и интереснее, что робкая попытка проникнуть в их словотворческий мир для читателя/критика/собрата по перу лишена изначальной предвзятости (тут и на биографические справки не гляди). То бишь, попадешь ты в эмоциональный поток автора или не попадешь – дело настроения и «русского слуха». Даже в плане перевода.
К чему это последняя ремарка?
1
К тому, что первым на февральский разбор попадает якутский поэт и педагог Рустам Каженкин – Арчы Уола. Часть его стихов представлена в подборке Семинара молодых литераторов 2018 года в переводах Юрия Щербакова и Альбины Борисовой; другая часть не что иное как авторский подстрочный перевод. Все мы понимаем, что анализировать переводы сложнее вдвойне: львиная доля успеха предприятия зависит от таланта толмача. К тому же, в данном случае нам и сравнивать не с чем – не сопровождают подборку оригиналы. И пусть якутского языка мы не понимаем, хотя бы по форме могли бы сравнить две поэтические ипостаси одного молодого творца. Попадает ли переводчик в количество авторских строк, придерживается ли рифмы, а то и размера (пусть это и необязательно, но желательно)? И что важнее, что здесь первично – яйцо или курица оригинала – точность или образность?
На эти вечные вопросы перевода каждый отвечает по-разному. В идеале это, конечно, соломоново решение: стих-ребенок делится поровну. Нужно придерживаться золотой середины, потому как важны и точность мысли, и передача национального колорита (топонимические названия, мифологические образы, исторические события и прочее). Но не каждый переводчик способен этот колорит прочувствовать. Кстати, нередко национальных авторов переводят русскоязычные поэты того же региона, знакомые со спецификой.
Борисова и есть автор местный. Что подтверждается и атмосферой, созданной при передаче произведения «Снегопада пора», и мифологической якутской Срединной землей. Переводчик понимает автора, безусловно, имеет поэтическое чутье (в самом названии – инверсия) и, как следует предположить, выдерживает построчный рисунок и песенное единоначалие «вот и пришла» (правда, здесь прихрамывает пунктуация). Интересно, что анафора звучит и у Щербакова (о переводах которого скажем позже), а значит, это особенность самого Каженкина. Однако перевод Борисовой скорее точный и служит пониманию поэтической природы автора. За образной напевностью мы обратимся к Юрию Николаевичу.
Так чувствует ли «якутский орнамент» астраханский поэт и переводчик?
Как минимум – придерживается характерной мелодики, лирической интонации автора. Названная ранее анафора («я знаю, ты рядом со мной») и восклицания в первом произведении говорят о поэте как о человеке восторженных чувств; правда, неясно, поставил последнюю строчку сам автор или переводчик – в любом случае, строка с «размышлительным» многоточием работает на повторе словно обрядовое заклинание. Восклицательных знаков, конечно же, очень много – этот долговязый знак почти повсюду в переводах Щербакова. Но, скорее всего, здесь отзеркалена авторская патетика.
Кстати, об авторском. Подстрочный буквальный перевод самого Каженкина в аккурат демонстрирует этнические мотивы. Тут тебе и поле-алаас, и знамя-дуога, и коновязь-сэргэ. Русский читатель отчетливо слышит «неправильные», непонятные строки «Дуога по имени свобода подняв, Твой сэргэ миновал я» – здесь скорее нужно понимать «Знамя свободы подняв, Путы твои миновал я» (варианты «пут» – «рабство», «привязь», «цепи»). В авторском переводе мы снова видим риторический вопрос с многоточием, древние образы неба, воды и пути (облака; влага, снежинки; дорога, тропа), песенный повтор-молитву, классическое обращение («прости, долгожданное счастье», «прости, счастье мое, заклинаю»). Это одновременно говорит о цельности и целостности мировоззрения поэта, но также и о самоповторах, некоторой зацикленности на понятных символах. А нужно попробовать выйти за границы – не удаляться от народных истоков, но играть с тропами и фигурами.
Говоря о плюсах и минусах переводного отражения национальной поэзии, нельзя, тем не менее, не отметить, что переводить друг друга на просторах необъятной России-матушки сегодня необходимо. Другой вопрос, что переводческая школа во многом была утеряна в 90-е годы, и ныне каждый автор ищет своего переводчика «хмурым днем с лучиною». А найти его – значит найти свое отражение, двойника по опыту и чувству, с которым вы так или иначе связаны на, если хотите, сверхъестественном уровне, порой за границей логики – там, где, помимо таланта, работает ее величество Интуиция.
И здесь остается констатировать, что по уровню духовной передачи смысла с русскоязычным переводчиком Рустаму Каженкину повезло. Даже в тех местах, где совершенно русская-фольклорная «зимушка-зима» и пафосная строка «с нею вместе воскресни» (смею предположить, в оригинале – возродись). Оттого и констатация избита, но верна: работаем дальше, по метафорам глубже и оригинальнее. Чтобы попробовать передать настроение не только через Русскую равнину, но и Среднесибирское плоскогорье.
2
В общем, ясно нашему брату, что переводы обсуждать в разы труднее, и здесь не обойтись без отдельной секции с конкретными специалистами. Мы же отправимся дальше по Евразии – точнее, на две с половиной тысячи километров от Якутска – в Новосибирск. В гости к поэту и драматургу Кристине Кармалите.
На первый взгляд, автор – очередной член тайного (да и явного уже) ордена Новомодного отсутствия пунктуации. И это у приверженки точек-запятых восторга не вызывает. Но, простите, кто сказал, что среди адептов «строчек без заглавных» всё моды ради? И в той, и в другой «литературной фракции» есть свои бумагомаратели, а здесь – раз! – и начинаешь глядеть в ницшеанскую бездну. А это ой как жутко… жутко интересно!
Кармалита – это поэзия потока, символ которой – вода – пропитывает практически каждое стихотворение представленной подборки. Нет, в произведениях есть место и мифологическому «звездному куполу-отцу» (возможно, автор бессознательно даже одушевил небо, которое во многих языческих верованиях мужского рода), и проглядывающему сквозь космическую ночь городу (почему-то напоминающему Готэм или Город грехов, но все еще по-вифлеемски верящему в «путника на осле»); и пусть две первые и четвертую истории не заливает метафорическим Тетисом (кстати, автор словно нарочито готовит читателя к постепенному погружению, почти всегда увеличивая объем от одного произведения к другому), – но печали должны «отрыдать» (слезы – та же вода), счастья стакан – опрокинуться, – и будет тебе и капитан, и корабль в третьем поэтическом откровении…
Впрочем, обо всем по порядку. Четко по стихам.
А их можно рассматривать как с философской точки зрения, так и с технической. Начать с последнего – сказать, что у автора нередко сбивается ритм – и все бы ничего для «поэта без запятых», но, если ритмика повсюду выдерживается одна и вдруг где-то выдает крендель, – это не похоже на какой-то прием («Катился шар, катился шар земной…», «Вот так вот ноябрьским днем…»).
К чему еще обычно придираются по технике и форме? Ну, скажем, к неточным рифмам в завершении строф и стихотворений вообще, – но если учесть, что многие рифмы автора вполне просты, традиционны («сторожить – жить», «стихов – грехов», «печали – причале», «покой – тоской», «вина – война», «вода – никогда» и прочее), а сами строки сплетаются в Большой Смысл (вопрос содержания), эта неточность не становится направлением на литературную гильотину. На мой взгляд, здесь просто можно подработать со строками «открой окно и с легкостью смотри… / горим горим горим горим горим» и парой подобных.
Повтор, приведенный выше, для поэта характерен. Вспомним переводы Каженкина – у Кармалиты это тоже заклинание, но свое, с урбанистически-философским вкусом. Неточный повтор, пожалуй, любимый прием. Тут и «катился шар, катился шар земной… катился шар, гудел, не уставал… катила между нами шар земной» с кульминационным
Катился шар, гасила день свеча
Катился шар, ходила ночь по кругу
Катился шар и целый мир молчал…
— и произведение «иногда происходит со мною / происходит со мной иногда» с перепевами через куплет (неточный повтор в 1, 3, 5 строфах), и уж конечно абсолютно шаманское [вот ночь]. Вообще, эти повторы и параллелизмы (например, «как мысли моряка – как крылья мотылька») лишний раз показывают, что даже при внешне современной (или уже не столь современной джойсовой) атрибутике в основе любого словотворчества, тем более акта поэтического творения, лежит первородная песнь волхва. И «на берегу реки» (и вновь вода, бесконечная, вечная), и «по всей земле по всей земле» – полночный транс, что-то утробное, дикое, но тихое, через призму которого преломляется глобальное, афористичное, с необычными метафорами, эпитетами, оборотами, обращениями (четверостишие «От люстры до потолка? – Провод…»; «из года в век, от города до луга», «шуметь будут волны и войны», «мне случается трепетно пушкин / мне бывает томительно блок», «золотую улыбку мадонью», «пусть бы, Господи, только журавль / над моей головою летел», «вся земля в спине осла» и другое)… Кармалита очень камерный автор с вековой широтой. С языческой метафизикой внутри. Не случайно, наверное, ей заповедано неким «гонцом» (понимай, как знаешь) «ромашки собирать» – чтобы потом самой стать венком и целить-врачевать «покой ночных голов».
Однако сам автор, как думаю, покоя не желает. И/или мечется (что свойственно женской натуре) между пустотой «уютно обставленных комнат» и Одиссеем, нападающим на Трою (видно, вместо Менелая с Агамемноном). Кстати, строка «зеленеет в стакане орда» вызвала в голове парад строк с вариантами «бронзовеют в стакане года» (а что? сколько там до Итаки?), «зеленеет в стакане вода» (банальщина, от которой автор отказался) и даже «Пенелопа юна/хмельна и горда». В общем, попадаем мы с тезкой в одну игру, в один эмоциональный лабиринт. Где даже реминисценции ненавязчивы и, похоже, случайны. Несмирение с покоем, боязнь его, но не мрака, отчетливо ловит в произведении «В ночной засаде страхов и стихов…» интонации Анненского («Не потому, что от Нее светло, / А потому, что с Ней не надо света») и даже «финальные титры» «Мастера и Маргариты» («Он не заслужил свет, он заслужил покой»). Гипнотическая [вот ночь] («вот ночь сгорает на столе…») в первой же строке перекликается с Пастернаком: и у него там свеча и тоже – почти колдовская – метель. Есть, конечно, булгаковщина и в «иногда происходит со мною…», но, пардон, здесь она скорее смотрится как речевая ошибка, а не мегазадумка:
за окном разухабился город
а над городом «сушки» парят
а над «сушками» ласков и воланд
синий космос меняет наряд
«Ласков и воланд». Может, «ласковый воланд»? – и то понятнее. И что значит слово «ласков» само по себе? Это украинское село или какой общественный деятель? Налицо странное соседство краткого прилагательного и существительного.
Случаются подобные непонятки и до, и после этой. Список небольшой, но приметный: «глаза твои ярки / горят как лампа моряка / на берегу реки» (диковатые глаза-лампочки, моряк на реке вместо речника и неверное ударение на я – ярки); «захочешь ласки – лампочку включи / ручные псы – щеку начнут лизать / вольфрамовые желтые лучи» (с какой-то стати приходит на ум бородатый анекдот про теплые слова и батарею); «я попросила б просто жить / но мне не дали слов» (одно другому не противоречит – или жить немым на свете нельзя – и в буквальном, и в переносном смысле?); достаточно тривиальные, недодержанные концовки «дверь входную я робко открою – / никогда не забыть, никогда», «Пылает война вокруг нас, / Но нет между нами войны» (да еще и с ударной о при читке – «вокруг»); наконец, друг «ласкового синего космоса» – пассаж
вот ночь на корабле весла
вот капли на столе
В данном случае «слабое звено» – таинственное «весла». Если там буква, памятник которой стоит в Ульяновской области, – все ясно, но тогда не работает ударение. Или это должно читаться как «вот ночь на корабле. Весла / вот капли на столе»? В общем, еще один трансовый иероглиф.
И последний конкретизированный минус на личный вкус – стилистическое непопадание в произведении «Вот так вот ноябрьским днем…». Выше было упомянуто о том, что там засел двустрофный ритмический сбой в середине и один в конце, и что эти создающие какофонию строчки можно без жертв удалить. Так вот, удалить (или переделать) их можно и нужно даже больше по той причине, что в фирменную авторскую философию внезапно врывается какая-то чужая комедия. Судите сами:
<…> В сиреневой влаге небес,
И что-то готовится в мире –
Я делаю кофе френч-пресс
В большой одинокой квартире
И думаю только о нём:
Зачем он сказал – не сказал?
Зачем обернулся конём?
Зачем ускакал на вокзал?
Что это было, друзья? Причем здесь конь? Возможно, задумывалось сыграть на иронии, но воспринимается эта ирония резко и неуместно – учитывая, к тому же, что конь действительно «ускакал» и далее в стихотворении нигде копытами не цокает. Больше скажу – после мы вновь пропадаем в волшебном поэтическом дневнике автора с младенцем «в святой наготе», 21-м веком и символикой воды. Где во вселенную-лирику философскую впечатаны звезды и планеты лирики любовной.
Впрочем, посмею озвучить один логичный и возможный авторский ответ: это наитие, инсайт, как мы уже сказали, поток. Он так идет – и баста. В потоковом написании всегда будут заговоренные омуты и дикие берега для непосвященных. Но все эти «кони и весла» ни что иное как близкое и понятное сценаристу и драматургу Кристине «ноосферическое Слово», выраженное еще Фридрихом Дюрренматтом: «Писать пьесу все равно что играть в шахматы: в выборе дебюта ты свободен; дальше партия развивается по своей собственной логике».
Тем не менее, это не значит, что речные мантры, стихи-чудодейства нельзя дорабатывать и приближать к читателю. Что-то совсем уж марсианское – перевести на язык земной необходимо. И, пожалуй, это единственный ингредиент, который в эту магию можно добавить.
3
Так уж карта семинарская легла, что после столицы Сибири уходим мы за Северный полярный круг, на Кольский полуостров. А конкретно – в столицу Заполярья, Мурманск. Где живет и работает педагог и экономист по специальностям, журналист по профессии и поэт по призванию Илья Виноградов.
Скажем сразу: Илья – автор опытный, сложившийся. Для того чтобы без трудностей разбирать его творчество по полочкам, нужно проделать один фокус – не читать биографические данные после строчек о вузах и работе. Или хотя бы обмануть свою память – напрочь «предисловие» забыть.
Что же сразу бросается в глаза при субъективном «техосмотре»? Сейчас будет много нудных перечислений… Параллелизмы («Чем на руках следы звенящих лезвий, / Чем на лугах следы стальных коней?», «Жалко, навек ускакали от родины, / Жалко, навек оторвались от рода», «То ли тарпанов пропавших приятели, / То ли колхоза пропавшего стадо»), повторы (троекратное «когда», например), явные и неявные антитезы («Ненастоящий – и неодолимый, / Невыносимо тяжкий – и пустой», «Жизнь не черное поле, а светлое таинство»), нечастая и потому в целом уместная патетика («Но сколько скрыто настоящей злобы / В искусственных улыбках до поры!», «Не сыром единым душа жива!» (здесь еще и фраза-перевертыш)), интересные неточные составные рифмы («мусор – индусом», «душа жива – захаживал», «(или контрабандист он?) – жить чисто», «Китежем – такие же», «белыми – делал бы», «пресный – сверстник», «сберечь нам – о вечном», «приученный – лучшее», «домочадцев – домчаться»).
Можно сразу заметить, что Виноградов – яркий визуал с корнями народника. Оттого так сочны его метафоры, эпитеты и прочие названные выше стилистические и риторические фигуры («бессмертный одноразовый стакан», «И зацвели болотистые мысли, / Как реки, что не целят в океан», «небо дождем звенело» (здесь, конечно, и от аудиала чуток); намокая, доски пахнут «древней, как мир, тоской» (и кинестетик дельный), «спутников черти царят»). Ему как настоящему художнику-традиционалисту хорошо удаются целые образные куски, жирные мазки («Люди по кельям бетонным / Смотрят в иконы ТВ» (правда, по закону ритма, не на иконы); а чего стоит живая визуалка – телепортация в Тетрино, где кони «топчут прибой» да одушевленные «избы вот-вот соберутся гурьбою»?..
Таким же вневременным провалом предстает северная столица (стихотворение «Питер»). Здесь годы перетекают в века, века – в вечность – раз! – и наш поэт-попаданец уже в дореволюционном городе. Это необыкновенное двоемирие, быть может, имеет больше от чересчур классического слога, нежели гражданские клинки поэзии, но как еще говорить о Петербурге? Город – сам себе стиль, вмещающий и первого царя-западника, и «наше все», и даже человека на броневике (автор уверен, что он где-то здесь, а не в Москве).
Любопытен, парадоксален и прост замысел произведения иного свойства – «В небе изведанном тесно…»; он не виснет в воздухе, а полностью раскрывается в четырех строфах. Произведение – одно большое, глубокое и даже жутковатое сравнение технологий с бесовщиной, людей у телевизоров – с отшельниками (в отрицательном смысле), юного посетителя библиотеки – со старообрядцем, книги – с ересью, апокрифом. Не говоря уже о «солнцеэкранности» (имя «Веб» здесь отсылает и ко Всемирной Сети). Концовка вообще напоминает чем-то замятинское «Мы», спрессованное в мессианском двустишии
Схвачен всевидящим оком
И на антенне распят.
Как можно было заметить по «Тетрино» и «Питеру», автор тяготеет к точной визуализации. Из этого ряда в подборке представлены еще два географических места-стихотворения – «Вена» и «Гималаи». В первом – сравнения и противопоставления, к слову, во всех четверостишиях выраженные тире (абстрактные императоры и неповторимый Моцарт); усеченный слог каждой последней строфы, создающий впечатление афористической точности, неопровержимости факта (например, «Только Моцарт не нажил угла – / Ни при жизни, ни после»). Подобное смысловое усечение акцентирует внимание на последней строчке в «Веке пластика»: «И я, уже почти ненастоящий, / Все реже спорю с ним».
Практически в том же ритмическом ключе, что и «Вена», написана песнь о «крыше мира». Почему называю песнью? – сразу ложится на музыку; слова звучат – что вода льется. Неспроста там «Ганг спешит к океану». Судите сами о музыкальности, да еще с реминисценцией: «Облаками обласканных скал / Высота нежилая» (получи фонетическую усладу да вкупе с инверсией); «То, что нет ничего лучше гор, / До меня говорили»…
С величественными Гангом и Джомолунгмой здесь точно по слуху совпадает строка – сама душа автора – из совершенно, на первый взгляд, бытового его «Старика»: «Он о Боге не знал, но предчувствовал Бога». Вот это самое предчувствие присутствует почти на всех поэтических полотнах Виноградова – даже на самых, казалось бы, пессимистичных и жестких. И в этом, как видно, спасение «беглеца одинокого».
Ганг, ночной Питер с временными порталами – все это метафизический покой. У Виноградова в отличие от Кармалиты покой «хрупкий» – сон маленькой дочки (а потому и благостный, молитвенный). Спокойна, ровна и его чистая, светлая, но мало представленная любовная лирика («Ты сегодня смеялась во сне. / Я в ответ улыбался полночи»). И пусть заметно увеличение слогов во второй строфе – непорочность, искренность момента все прощает.
Правда, настало время сказать о ритмике чуть больше. Мелодические перебои есть в большинстве произведений подборки (даже в упомянутом выше композиционно стройном «Старике»). Пляшет силлабо-тоника даже в, как надо понимать, программном трехчастном стихотворении «Ген печали». Особенно режут слух ударные перескоки в «Наш друг (или контрабандист он?)…» – но там, как полагаю, неровность раскрывает особый замысел автора, демонстрирует обнаженный нерв гражданской лирики. Да и рифмы здесь очень затейливые (см. примеры в начале части).
И все же есть на свете инь и ян. Небольшие минусы подборки – искаженные ударения («чем богат, тому рад» читается как «чем богат томурат»; «суметь бы не разменять совесть»); редкие простые рифмы (сами по себе не катастрофа, однако читатель привыкает к рифмам оригинальным и подмечает «обыденность» вроде «полукруга – друга», «веков – материков», «казны – страны»); рифмы одной родовой судьбы («мокнуть – мойку», «Пушкин – пушка»); не очень совместимые «неоспоримые снега» (красиво, но просится иной эпитет) и неудачное по упомянутым уже ритмическим причинам словосочетание «Легче в иной мир отсюда домчаться» (быть может, мелодичнее читается «Легче отсюда до Бога домчаться»?); склонность к назиданию, часто снижающая ценность произведений многих поэтов (ей можно увлечься, следуя за гражданским слогом с мятежной душой). Тот же важный для автора «Ген печали» собрал в своих поэтических хромосомах во многом известные мысли (горемычная Рассея, непобедимость, стенания о вещах и душе, и прочее, прочее), три туманные по мысли строчки («Без устали добрым приметам / мы верим / И песням в миноре»), не выстреливающее противопоставление «И без революций скучно, / А после – то глупо, то страшно» (во второй части напрашивается что-то вроде «А с ними – скорее страшно» или «А после… а после – страшно»). Однако есть в этом «Гене» свой изюм. Например, знакомый нам любимый авторский прием – параллелизм здесь исторически обворожителен:
Костров кочевничьих дымных
Он духом густым пропитан,
В нем спят византийские гимны,
В нем скрыты созвучья санскрита…
Автор патриотичен в исконном смысле этого слова. Здесь нет наигрыша, дешевого блезира – только боль честных строк. С поэтом можно в чем-то соглашаться, в чем-то спорить, но ясно одно: у человека есть своя позиция, он не флюгер. Хотелось бы, конечно, увидеть раскрытие автора на ниве лирики любовной, но даже этот гражданский «подборочный пласт» представляет нам по-своему интересную личность. Не менее интересную, чем Рустам Каженкин и Кристина Кармалита.
Пропитавшись поэзией трех совершенно разных авторов, поняв и приняв какие-то неоднозначные текстовые моменты, можно сказать, что теперь эти талантливые люди – вроде бы прохожие на дороге жизни – стали близкими мне знакомыми незнакомцами. А это значит, что все мы в чем-то похожи, словно матрешки одного евразийского космоса, – и взаимодействию молодых российских литераторов быть.
Кристина Андрианова-Книга– уфимская поэтесса, журналист, переводчик, член Союза писателей и Союза журналистов РБ и РФ, кандидат филологических наук. Гран-при XIV Межрегионального поэтического фестиваля «Родники вдохновения» (2013). Cоавтор 21 поэтического и публицистического сборника и альманаха, 10 научных сборников.
Рустам Каженкин-Арчы Уола
Поэт, член Союза писателей России. Печатается с 2000 года. В основном пишет о внутреннем состоянии современного человека, любви. В разные годы переводился на русский, турецкий языки. По роду деятельности – учитель якутского языка и литературы, работает заместителем директора национальной гимназии города Якутска. Руководитель Совета молодых литераторов Союза Писателей Якутии.
* * * Я знаю, ты рядом со мной, И стужа ничуть не страшна. Её в круговерти земной Любви растворяет волна! Я знаю, ты рядом со мной, Мой вечный, мой солнечный свет! Ты дней моих светлый покой Хранишь, словно Муза, от бед! Я знаю, ты рядом со мной, Небес моих вещая нить. Стань самой высокой строкой, Дай в слово тебя обратить! Я знаю, ты рядом со мной… (перевод Юрия Щербакова) Снегопада пора Вот, и пришла, Снегопада пора На просторы родные – Лик земной С небосвода белизной Соединился. Мир Срединный Светом озарился. Вот, и пришла, Зимы-зимушки пора На родные просторы – Дед мой старый, Налаживает сани, В дорогу вглядывается, За сеном собирается. Вот, и пришла, Снега тихая пора На родные просторы – И рады ей Дети и взрослые, В снегу с любовью выводя, Заветные имена. (Перевод с якутского Альбины Борисовой)
* * * Прости, долгожданное счастье, Что кнутом коню повелевая Не дошел до алааса твоего, Выбрал дорогу путевую. Солнцем месяц ни во что не ставя Дуоҕа по имени свобода подняв Твой сэргэ миновал я, Прости, счастье мое, заклинаю. Быть может, в конце пути этого К тебе приведет меня дорога, Не потерять бы мысль эту, Счастье мое, дождешься? Доеду?.. (авторский подстрочный перевод) * * * Словно уходящее облако, Не оставляй меня одного, Долго ожидание мое Не испаряй будто влагу. Стремящееся изначально к тебе Многоошибочная неровная тропа Сегодня к тебе все же привела, Не поворачивайся же спиной. Хотя бы на миг один продли Редкой встречи красоту, Если все же облако уходящее ты – То хотя бы снежинки подари. (авторский подстрочный перевод)
Кристина Кармалита
Закончила сценарный факультет ВГИК. Публиковалась в журналах «Сибирские огни», «Наш современник», «Огни Кузбасса», «Алтай», «После 12» и др. Автор сборника стихов «Сны стеклодува» и сборника пьес «Голоса». Член Союза писателей России. Одна из руководителей Товарищества сибирских драматургов «ДрамСиб». Лауреат молодёжной премии журнала «Наш современник» (поэзия, 2015), драматургических конкурсов: «Евразия» (Екатеринбург, 2014), «Филатов Фест» (Москва, 2017), 37-ого Международного студенческого фестиваля ВГИК-2017 (сценарный конкурс, за сценарий полнометражного фильма «Мои родители», 2-ое место). Организатор поэтических и драматургических мероприятий Новосибирска.
[...] Катился шар, катился шар земной Из ночи в ночь, от севера до юга Покоен летом, раздражен зимой А мы бродили по сердцам друг друга Катился шар, гудел, не уставал Из года в век, от города до луга Катился шар, горел и остывал А мы дрожали друг напротив друга Шумело все. Ревело, голосило Я за тобой была. Ты был за мной Неведомая, неземная сила Катила между нами шар земной Катился шар, гасила день свеча Катился шар, ходила ночь по кругу Катился шар и целый мир молчал Который мы могли сказать друг другу [...] Привычно догорел обычный день, И капли звёзд нападали во тьму. «Пойду на воздух». «Тёплое надень. Возьмёшь сухое белое?» «Возьму». Взрывает полночь голубой раскат. «Всё не могу решить вопрос простой: Господь сердит или свой грешный сад Он освежает спелою водой?» «Ты выпила». «Я выпила давно. Но хмель того вина не растворим Так просто». «Милая, закрой окно, ложись ко мне, потом поговорим». Уносят дни настенные часы – Стучит каблук по длинной мостовой. «Ты спишь?» «Я спал». «Какие видел сны?» «Я сплю ещё. Мне снится голос твой». Тревожными лучами мрак прошит. Заплакано стекло. «Который час?» «Четыре... Пять... Всё не могу решить: Господь спасёт или погубит нас?» Рассвет вползает медленно, как тать, Вскрывает тайники ночных углов. «А мне никак сегодня не понять, Что станет с нами после стольких слов?» «Мне рано на работу». Стынет твердь. Дождь разучил кантату на трубе. «Но чтобы ты спала ночами впредь, Послушай, милая, что я скажу тебе: Мы станем небом, звездами, луной, Орлом в полёте, голубем в руке. Мы станем полем, зернами, травой, Собакой в будке, ланью вдалеке. И если нам положат сотню лет Грести в Оби чешуйчатым хвостом – Мы выплывем и превратимся в свет, Разлитый над Димитровским мостом». [...] Не оставляй меня одну Наедине с моими снами – Большими влажными глазами Они влекут к ночному дну. Я ухожу на глубину. Бездонней, чем рука Господня, Полночных крыльев преисподняя Вздымает чёрную волну – Я в этом призраке тону. Нет берега в реке подземной, Но ты, парящий и неземный, Не оставляй меня одну. [...] иногда происходит со мною происходит со мной иногда: одиссей нападает на трою зеленеет в стакане орда мне случается трепетно пушкин мне бывает томительно блок я висела сегодня на мушке я почти что спустила курок иногда происходит со мною происходит со мной черт-те что: бабка в зеркале с длинной косою померещится светлой мечтой за окном разухабился город а над городом «сушки» парят а над «сушками» ласков и воланд синий космос меняет наряд а над космосом? что-то со мною происходит со мной навсегда: темно-сине-зеленой волною накрывает суда без следа покрывает прохладной ладонью раскаленный, в испарине лоб золотую улыбку мадонью разливает всемирный потоп всё, что есть – происходит со мною проникает, как в почву вода дверь входную я робко открою – никогда не закрыть, никогда. На сколько хватит этого добра, Которое заваривала мама В стеклянном шаре раннего утра, И уходила исполнять программу По отмыванию чьих-то черных рам – До вечера, до ночи, до забвенья... А я живу, пишу стихотворенья И никаких не ведаю программ. Спасибо вам, хранителям систем, Которые в пыли житейской драмы Спокойно шли и отмывали рамы От жирного налета вечных тем. И терпеливо подносили рты Галдящей стае выводка рябого, Которая не ведала ни слова, Ни этим словом свитые кресты. Спасибо вам. От ночи до утра, С утра до ночи – непоколебимо В стеклянном шаре раннего добра Хранится всё, что должно быть хранимо.
[...] Подобие весны московских улиц Налипло грязью вымокших ботинок. О, этот горький вечный поединок: Природа человеку кажет дули, Пока он утверждает господина. Москва, Москва, оставь меня, оставь. Я здесь случайный неуютный житель – Подержанный пустой огнетушитель. Москва – огромный огненный состав. Дрезину мне! И больше не держите. Нет места человеку на Земле. Тем более в Москве ему нет места. Он бегает по лужам, месит тесто, Но чем быстрей, тем взгляд его тусклей И говор злей и хочется протеста... Бунтует человек среди Москвы. Ах, как я понимаю эти волны! Их дикий шум – неистовый, разбойный, Масштабы операций восковых И ведра новогоднего попкорна... В Сибирь, в Сибирь! Скорей и навсегда. Пока душа еще надежна в теле, Пока я помню ель и запах ели, Пока стоят другие города, Я – из Москвы. Уже на той неделе! [...] Ушла из дома и не вернулась, Была одета. По крайней мере, была одета. И ни привета. И нет ответа на все запросы – От Интернета. И не понятно, куда отныне Летит планета. Деревья томно, как дамы платья Снимают лето. Как будто муха по пыльным стеклам Ползет комета. Невозвратимо и безответно Ты ходишь где-то. И в этом где-то счастливый кто-то С тобою это… Зачем мне это, когда мне то-то, И больше света! Как можно больше разлейте света В пыли паркета! Я там, уснувший, лежу и вижу, И мне согрета, Душа согрета одной картиной: Ты ходишь где-то… [косички] сплетает осень желтые косички ты снился мне весной немой с набором игл в вагоне электрички не мой и я купила пачку за бесценок ты нес домой жене немного денег я унесла немного от тебя с собой по осени сшивают что порвалось весной я зашивала плащ твоей иглой меня сшивала малость иглы – с тобой [...] Заболею – никто не поможет, Заболею – никто не придет, На кровать отдохнуть не положит, Не согреет, воды не нальет. Заболею – напьюсь в одиночку, В подворотне в сугроб упаду. Старый черт мне напишет отсрочку: Нет свободного места в аду. Зарыдаю печально и звонко, Соберу все обиды за век. «Успокойся, дурная девчонка» - Скажет рядом упавший на снег. [...] Поболит и пройдет… Собирайся, мой милый, в дорогу. Пусть другие леса для тебя приготовили шум, – Ничего не скажу. Безответному тихому слогу Сквозь немые объятья камней не пройти далеко. Поболит и пройдет. Позову к себе старого друга - Принесет костыли, посмеемся над этой хворьбой. Ничего не скажу. Пролетая от уха до уха, Твой прощальный привет не приносит с собой ничего. Поболит и пройдет. Не бывает смертельных недугов, Посижу в тишине – все срастется, любая дыра. Ничего не скажу. В круговерти растерянных звуков Собирая чужие слова, не сыскать своего. Поболит и пройдет, Собирайся, мой милый, в дорогу. Пусть всегда для тебя будут трелить другие леса, – Ничего не скажу. Лишь отправлюсь с тобою в тревогу, Одно ветхое верное слово вложив под ребро.
Виноградов Илья Леонидович (р. 1978)
Мурманчанин, окончил физмат Мурманского педуниверситета, экономический факультет Санкт-Петербургской академии управления и экономики. Журналист. Автор стихов, прозы и публицистики, переводов поэзии с болгарского языка. Член Союза писателей России. Печатался в различных региональных и российских журналах, включая «Литературную газету», журнал «Север», альманахи «Осиянное слово», «Площадь Первоучителей» и другие, в газете «Россия сегодня» (Болгария), в ряде литературных сборников. Автор сборника рассказов «Невидимые диктаторы» (2011 г.), сборника стихотворений, рассказов и путевых заметок «Сокровища бедных», сборника стихотворений «Русский ген печали» (Санкт-Петербург, 2016 г.), сборника стихотворений с переводами на болгарский язык «Болгарский блокнот» (Мурманск, 2017). Лауреат областной литературной премии Баева-Подстаницкого, международного Каверинского литературного конкурса, Всероссийского литературного форума им. Гумилева «Осиянное слово», ряда других литературных конкурсов. Лауреат премии главы администрации Мурманска «За личный вклад в развитие культуры и искусства в Мурманске» (2017 г.)
Век пластика Рождённые в гремящий век железный, Мы думали: что может быть страшней, Чем на руках следы звенящих лезвий, Чем на лугах следы стальных коней? Но пластиковый век пришел незримо: Без стука – в дверь, непрошеный – за стол; Ненастоящий – и неодолимый, Невыносимо тяжкий – и пустой. Воды дистиллированной начислил В бессмертный одноразовый стакан – И зацвели болотистые мысли, Как реки, что не целят в океан. Казалось, будет мягче и удобней, Уйдут в утиль ножи и топоры… Но сколько скрыто настоящей злобы В искусственных улыбках до поры! Казалось, что в комфорте верить легче И в сытости о вечном рассуждать… Но пустоту в душе комфорт не лечит, Но вере сытость хуже, чем нужда. И слышу, пластик шепчет мне все чаще: «Прими как есть, забудь про все, усни…» И я, уже почти ненастоящий, Все реже спорю с ним. Друг Небо дождем звенело, Впрок не копя воды. Пахло листвою прелой, Старым туманом седым, Пахло доской сырою. Замер людей полукруг. Знал я: вот-вот закроют Гроб, где лежит мой друг. Дождь безучастный, пресный Проводы подгонял. Думал я: странно, сверстник Стал вдруг моложе меня; Странно, нельзя сберечь нам Все, что так бережём; Думал о чем-то вечном… После забыл о чём. Суетней и светлее После настали дни - Память, сердце жалея, Горечь недолго хранит. Лишь иногда, отголоском, В час ненастный, сырой Пахнут, намокнув, доски Древней, как мир, тоской. *** Ты сегодня смеялась во сне. Я в ответ улыбался полночи: Так светло в темноте было мне, Словно смех этот счастье пророчил. Пусть полгода снега за окном, До весны не хватает лишь малости: Чтоб не только во сне, но и днем Беззаботно, как в детстве, смеялась ты. *** Немеют затекшие руки - Не руки почти, а поленья, – Но жалко покой рушить хрупкий: Дочка спит на коленях. Дыханию детскому внемлю, Как чуду. И верится втайне: Так небо заботливо Землю Держит в ладони бескрайней. Старик На здоровье не сетовал – молча недужил: Он зарёкся давно о плохом разговаривать. С овощей нестандартных готовил на ужин В старой мятой кастрюльке какое-то варево. А ему разносолов не очень и надо – Чем богат, тому рад, да и что в этом странного, Если только родился – и сразу блокада, Если спасся на супе из клея столярного. Жил в хрущёвских хоромах – аж тридцать «квадратов»! – Так хвалил он жильё, что ругают полгорода. Заселялся с женой, её мамой и братом; Жаль, остался один – стало пусто и… дорого. Но в квартире грустить даже в чём-то неловко – Как до этого жили, едва ли забудется: Столько лет по землянкам, баракам, бытовкам, Где внутри теснота, а удобства на улице. От судьбы и от власти не требовал много: Ни в собесы, ни в церковь ходить не приученный, Он о Боге не знал, но предчувствовал Бога – Бог был верой в людей и надеждой на лучшее. Было трудно – смеялся: не такое, поверьте, Повидал на веку, что, мол, старому станется… Для того, кто с рожденья на волос от смерти, Жизнь не черное поле, а светлое таинство.
Тетрино Терский берег знаменит табунами. По одной версии это выжившие предки лошадей тарпаны, по другой - одичавшее совхозное стадо. (Из путеводителя). На Беломорье раздольно и ветрено, Дышится духом поморским исконным. Возле селенья старинного Тетрино Топчут прибой густогривые кони. То ли тарпанов пропавших приятели, То ли колхоза пропавшего стадо… Не боязливы, скорее – внимательны, Даже, наверно, по-своему рады Что ради шкуры и мяса не проданы, Скудно, но кормит покуда природа; Жалко, навек ускакали от родины, Жалко, навек оторвались от рода. Даль преломляется в окнах потресканных Изб, позабывших своих домочадцев: Так бездорожьем от мира отрезаны -– Легче в иной мир отсюда домчаться. Жалко селенья у самой окраины: Избы вот-вот соберутся гурьбою С ветра порывом, вздохнут, неприкаянны, И за конями уйдут по прибою. Питер Как светел Питер полуночный - Гранитный призрак над Невой, Когда Дворцовая спит площадь, Укутанная мостовой, Устав в тумане невском мокнуть. И даже не нарушит сон "ГАЗель", гремящая сквозь мойку, Как старомодный фаэтон. Пусть современность тенью пёстрой К утру укроет блеск веков, Она – не более чем остров, Чуть видный меж материков. Здесь до сих пор и Пётр, и Пушкин, И даже Ленин где-то здесь, И петропавловская пушка Сбивает вражескую спесь, А не часы бьёт. Я, незримый, В небрежных джинсах и очках Брожу меж них, и годы мимо Текут, чтоб утонуть в веках, Века перетекают в вечность… Еще секунда - на Сенной За подозрительную внешность Мой ход прервет городовой. Вена Не жалея людей и казны, Императоры, так уж ведется, Украшали столицу страны – Ту, где бедствовал Моцарт. Возносили дворцы в куполах, Каждый - широкоплечий и рослый. Только Моцарт не нажил угла – Ни при жизни, ни после. Всех правителей вспомнишь с трудом – Кто построил чего и разрушил. Ну, а Моцарт обрел вечный дом – В человеческих душах. Гималаи Облаками обласканных скал Высота нежилая. Дом себе Бог индусский искал – И нашёл в Гималаях. Он священные воды пролил Из небесного крана – По скалистым морщинам Земли Ганг спешит к океану. Вот стою в гималайской тени, Весь как есть в жалком виде. Как с небес грозно смотрят они На меня. И не видят: Слишком краток наш миг бытия, Суетлив мыслей мусор. Понимаю их – был, может, я В прошлой жизни индусом. Помолчу. Что слова? Просто сор И пускание пыли. То, что нет ничего лучше гор, До меня говорили.