В 2021 году Союз писателей России, журнал «Наш современник» и фонд «Дорога жизни» учредили Всероссийскую литературную премию имени выдающегося русского поэта и критика А. И. Казинцева (1953 – 2020). В финал премии в номинациях Проза и Поэзия вошли 24 автора. Предлагаем читателям рецензии на книги финалистов.
Василий Ширяев
Мифогеополитические мотивы «Другой жизни» Сергея Чернова
(о книге рассказов Сергея Чернова «Другая жизнь»)
Книга доступна для чтения на странице народного голосования за финалистов Литературной премии им. Александра Казинцева
Статья в первую очередь для тех, кто прочёл «Другую жизнь» внимательно. Попытка выявить глубинный мотив сборника рассказов Сергея Чернова. Их глубинный подтекст. Все мотивы в рассказах зарифмованы, и часто один рассказ является ключом к другому рассказу. Например, рассказ про муху, «источник заразы», зарифмован с рассказом «Музыканты», якобы, прогоняющими заразу. Муха → муза. Музыканты — мухи-мутанты.
Мелочь, а элегантно.
Ещё я пользуюсь методом этимологизации.
Оба этих метода я нашёл в сборнике Сергея Чернова. В рассказе «Шушуны» Артём спрашивает сам себя: «Что за слово такое? Почему шакалятся?» Шакалы питаются падалью-падлом. А задача Артёма (как станет очевидно из дальнейшего), чтоб не стать падлом. Это намёк на внимательней отнестись к внутренней форме слова.
В чём корень такого пристального внимания к слову? В хреноцентризме. Хреновое, родное село Сергея Чернова, находится в центре Воронежской области, а Воронежская область — центр Центрально-чернозёмного района. Хреноцентризм влечёт за собой фаллогоцентризм приснопамятного Иакова Дерриды. Примат Голоса. Слово слывёт.
В рассказе «Сияние гор» описан магический Центр мира, Св. Земля, то ли в Тибете, то ли на Таймыре. Святая земля служит (как у Борхеса) квази-картой всей остальной земли. В её центре стоит башня с многоруким, который дёргает за ниточки (pulling the strings). Соответственно в сборнике рассказов есть некий центральный рассказ, который является ключом ко всем остальным. А в рассказе есть фрагмент, который является ведущим. А в этом фрагменте есть самое главное «щучье» слово. В слове есть главная буква, а в букве — главная черта.
Вот и у Сергея Чернова есть рассказ «Черта». Рассказ о том, как пропал часовой. Имени часового никак не могут вспомнить, помнят только, что у него не было безымянного пальца. Пропал часовой — пропало время. Пропал палец-digit — пропал интернет (наконец-то!!). Отсутствие безымянного пальца также знаменует отсутствие часовой стрелки на часах. Времени больше не будет. Параноики-земледельцы будут вечно противостоять шизофреникам-кочевникам.
Безымянность отсутствующего пальца пропавшего безымянного же часового — намёк на потерянность ключа к произведению. Попробуем его найти.
Что такое «другая жизнь»?
Другая жизнь — жизнь в мифе, жизнь вечная.
Название сборника Сергея Чернова указывает на попытку восстановления в духе евразийства древней ностратической мифологии. Когда индоевропейцы, уральцы (угры) и алтайцы (тюрки) жили одним духом. Когда индоевропейцы поклонялись вечному небу, Тенгри.
Сергей Чернов использует элементы тюркских сказаний (Хархут-Коркуд), финских (Похьёла, к которой, сразу хочется пошутить, полагаются Нехьёла и Нахьёла) и германский романтизм («Железные ноги», сказочно переосмыслен угон «Чёрного бумера» из фильма «Бумер»).
Мифологизмом проникнуты не только баснословная гоголевская «Сырная луна», где звёзды — яблоки. Или «Река и её берега» о рождении музыки из духа трагедии, изобретении кобыза. (Музыка, как известно из истории рок-н-ролла — тоже является частью той пропаганды, которая дергает нас за ниточки, как гитарист струны.) Или финальный новогодний рассказ «Ведь мы с тобой» — языческая пародия на святочные рассказы. «Ведь мы с тобой одной крови» — говорит миру Автор.
Что это значит практически для структурного литературоведения? Довольно распространённый приём — проекция на территорию земли человеческого (или — бери выше — конского) тела. Вот у нас, в Петропавловске-Камчатском есть бывший заливчик, ныне озеро Култучное. Этимология вполне прозрачна: по-тюркски «колтук» — подмышка → залив. Или: бурун — нос — мыс.
Двойное дно мифологизма скрыто и в таком на первый взгляд реалистическом рассказе как «Осень». Жестокое убийство детьми самогонщицы дано с подзаголовком «(вольное переосмысление законов природы)» и финальной фразой «Циклы правят миром». Убийство вписано в порядок вещей: как явление природы оно не может оцениваться с т.з. добра и зла. Автор тут эпичен как Гомер. Да и теория циклов — это одной ногой в мифе. Закрадывается мысль: возможно убийство самогонщицы не просто так, а ритуальное убийство? 13 ножевых как-никак. (В скобках заметим: у нас самогон гораздо качественней официальной водки.)
Через 3 рассказа автор пародирует (как и положено по Бахтину в традиционной культуре) ритуальное убийство «Осени» (в сущности, умирание природы) добровольным кровопусканием доноров в рассказе «Живая кровь». «Буйная кровь просится наружу, просится так отпусти, пусть себе гуляет».
Может быть, и в первом рассказе «Шушуны», рассказе о том, как поджигатель спасает из горящего (подожжённого им) дома старушку, — «всё не так однозначно»? Может быть старушка, жена кшатрия, заслужила именно огненное погребение (сати), путь в небо, а не гниения в земле? И античеловек-Антон, двойник Артёма, «сотканный из дыма», был прав? Возможно, поджог Шушунов ради расширения трассы под заправки и хотдожные лишь предлог, а подлинным намерением Антона было предоставление женщине кшатрия достойного ритуала, чтоб не стать добычей шакалов?
Один из основных мотивов традиционного мифа — двойничество. Творящие мир и войну близнецы. Важно, что Сергей Чернов — с границы Дикого Поля, то есть полукочевник-полукрестьянин. И что у него глаза разной масти, один чёрный, другой красный. А что такое Небо как не Глаз нашего великого Отца? Чёрный глаз — глаз ночи. Красный — глаз зари. На красное или на чёрное ставит Сергей Чернов? Сергей Чернов ставит на зеро. Зеро — сыфр — шуньята. Понятие «нуля» пришло к нам из буддизма через арабов. Великая пустота. То есть Великая степь.
Красной нитью проходит по сборнику «Другая жизнь» связанная с двойничеством тема дуализма.
Жизнь — другая жизнь. Восток — Запад. Город — деревня. Кочевники — крестьяне. Артём и Антон из «Шушунов». Рассказчик и тов. Тыкым из «Сияния гор». Вукчич и Моррис из рассказа «Очень странная игра».
В евразийской мифологии очень важна позитивная сторона двойничества. Двойники — братья-близнецы, оба — дети Вечного Неба. Эта мифология находит отзвук даже в геополитических раскладах, где столкновение России и Украины — это столкновение Китая и США. А столкновение Китая и США — в свою очередь направляются из одного центра, будь то в Лондоне, будь то в Тибете.
У Сергея Чернова тоже есть геополитическая повестка. В рассказе «Сияние гор» (что расшифровывается как «Святогор») — попытка квази-реалистического сновидческого описания проникновения в Центр Мира, невольная пародия на известный во многих культурах мотив спящего внутри горы (кургана) великого воина. План Барбаросса.
У Сергея Чернова гора — пирамида из бетонных блоков на затерянном плато. Великий воин — многорукий человеконенавистник, мониторит разруху по экранам.
«Не мир я принёс, но мяч».
Ключевой рассказ «Другая жизнь», одноимённый всему сборнику. Рассказ про мальчика, играющего в мяч. Мяч — целый мир. Тут аллюзия не только прямиком на fort-da Фрейда, но и на сцену перед Бородинской битвой, когда Наполеон любуется портретом своего сына, Roi de Rome, протыкающего земной шар скипетром. Рассказ этот зарифмован с «Очень странной игрой», из балканского быта: начальник поезда обезвреживает английского шпиона, который выдаёт себя за бильярдиста. Биллиард в этом рассказе не только детали взрывного устройства для «порохового погреба Европы», но и новая «английская болезнь», игра в шары — геополитика.
В этом рассказе автор остроумно вписал себя в текст как Гоголь в финале «Тараса Бульбы». Помните, там утка-гоголь парит над горящим Бульбой? Начальник поезда Вукчич — Вук — волк — Серый — Сергей. Английский шпион Моррис — маврос — чёрный — Чернов. Неудавшийся охотник, он же жертва; манкированная жертва — охотник. И оба суть Автор.
Автор — Отец, Вечное Небо.
В своих рассказах Сергей Чернов обличает два типа видения мира.
Мир-мяч из рассказов «Другая жизнь» и «Очень странная игра» обличает западный взгляд на мир как объект, как что-то сделанное, за которым стоит личность творца: человека или Бога.
И восточный взгляд на мир, как нечто первичное и неразрывно связанное с человеком. Мир-субъект. Сергей Чернов пытается уловить этот мир в образах реки и коня. Родина Сергея Чернова, село Хреновое, на реке Битюг. Битюг — конь и река, обратите внимания. Туман поднимается от Битюга.
«Туман» — второй, очень важный рассказ сборника.
Рассказ деда о проникающих в тумане 1941 г. диверсантах — переосмысленная бывальщина о Батыевой дороге, записанная в Воронежской губ. село Долгуша. Воронежская область — не только в 1942 г. перемололи 2-ю венгерскую Королевскую армию (о машодик модьор кирайи хотшерег), но и плацдарм для галопом по Европам хана Батыя 1237 г.
Легенда о «Батыевой дороге» опубликована в сборнике «Народная проза». Господь прикрыл село Долгуши туманом и корпус Батыя прошёл стороной, не заметил деревни. Но небо напротив тропы Батыя побелело. Так бесписьменные люди вписывают память в мир, в предметы окружающего. В рассказе «Туман» мальчик после покоса слушает рассказ деда и смотрит в небо, с желанием копнить звёзды. Этот мальчик, очевидно, сам Сергей Чернов.
В конце «Тумана» автор произносит «есть история и память, но нет дорог в прошлое». Однако есть Батыева дорога — дорога в небо, дорога в вечность.
И огненное погребение — тоже дорога в Небо, к Вечному Отцу. Вспомним рассказ «Шушуны». Поджигатель Артём спасает старуху из горящего дома. Но разве жена кшатрия не заслужила огонь? Вспомним рассказ «Юлька»: девочка прыгает с крыши в Небо (с подсознательным желанием взлететь), а потом у её родителей выгорает квартира.
Воспользуюсь в качестве поясняющего интертекста повестью Дмитрия Косякова «Что случилось», товарища Сергея Чернова по финалу премии им. Казинцева. Исписанная граффити высотка, с которой прыгает девочка-самоубийца, является аналогом культового здания, покрытого изнутри священными мемами. На похоронах самоубийцы играет рок-н-ролл.
И без усилий, словно паутину,
Сотлевшую раздвинул домовину.
Отношение к дому как к домовине — тоже от наших кочевых партнёров. «В гробах живёте», шутили кочевники над крестьянами. «Пожар способствовал ей много к украшенью». «Из подъезда как из духовки» выходит с целью поджога (разжигания?) Артём. Жители города «загнаны в свои квартиры как гвозди в гроб» (цитата из Дмитрий Косяков). «Огонь ломает миру кости».
Дом — это перспективный гроб. Вольный человек должен жить под открытым небом и, желательно, не касаться земли. Not to touch the Earth, not to see the Sun, nothing left to do, but run, run, run, let’s run. На Солнце, как на Правду, прямо нельзя смотреть, поэтому, строго говоря, Солнца нельзя «увидеть». А вот табу на касание Земли вполне обходилось не постоянным нахождением в седле, что, наверное, довольно утомительно, а постиланием под ноги половичков.
В рассказе «Туман» орда идёт с Запада. Туман скрывает и детей в ночном, и диверсантов.
Сделаю этимологическое отступление, до которых я большой охотник. Слово «туман» — тюркское, тюркизмы вообще имеют большое значение в «Другой жизни». «Туман» имеет ещё три значения: а) дым, б) тьма-темнота, в) тюмэн-тьма — 10 000 человек. Туманом были орды, которые шли к нам. Туман-дым от горящих Шушунов, который «завиваясь кочергой, шёл в сторону города» в этом контексте приобретает аллегорическое значение, контратаки деревни в ответ на наступление Города, Змея-Горыныча.
Шушуны отсылают не только к стихотворению «Матери» Есенина («в старомодном ветхом шушуне»), но и к шошонам, геноциду американских индейцев. Для людей Запада мы все индейцы. (Антрополог Рут Бенедикт уверяла, что все индейцы квакиутль — параноики.) Антон-Тоха характерно называет своих заказчиков с готским акцентом «лиууди». Артёма же — «человек-друг». Намёк на кривичей и дреговичей.
В «Шушунах» же глаз царапнул тюркизм «кильдим». Навес, сарай без двери. По-тюркски «кильдим» — «я пришёл». Тут юмор. Пришёл, потому что двери нет. Кильдим в переносном смысле намекает на нашу геополитическую небезопасность: тогда — со стороны Дикого Поля, теперь — со стороны Эреба-Европы.
Когда-то я написал двустишие.
Все города называются Город, все реки — Вода.
Или Большая вода, как, например, Енисей.
И вот, наконец Большая вода отыскалась. «Битюг» по-тюркски «большой». На Камчатке есть река-побратим Битюга — река Большая, на которой стоит Большерецк. Оттуда в 1741 г. ссыльные угнали галион на Мадакаскар, в государство Солнца.
Вода — кровь земли, кровь — сгущённый солнечный свет.
сараи-мамонты. зубы на губу неба, горизонт как огромная рана
А как будем жечь?
страшная как кочегарина тёща
мехи баяна — кобыз — муха
пухнуть будут лиуди, а не город
Бабайку испугался? Бабье болото
— кобыз. кобыла — меха баяна
Жертва — жребий — жеребец — конь-огонь.