В 2021 году Союз писателей России, журнал «Наш современник» и фонд «Дорога жизни» учредили Всероссийскую литературную премию имени выдающегося русского поэта и критика А. И. Казинцева (1953 – 2020). В финал премии в номинациях Проза и Поэзия вошли 24 автора. Предлагаем читателям рецензии на книги финалистов.
Анастасия Павлова
Кто написал тебя, книга(-)глаз
(рецензия на книгу Марии Затонской «Кто посадил лес»)
Книга доступна для чтения на странице народного голосования за финалистов Литературной премии им. Александра Казинцева
Павлова Анастасия Юрьевна. Родилась в 2002 году в г.Новомосковске. В 2019 году поступила в Литературный институт им. А.М. Горького в мастерскую литературной критики Владимира Гусева. Сейчас продолжает обучение в мастерской Сергея Чередниченко. Участвовала в семинарах Зимней Школы Поэтов в Сочи.
Если не знать достоверно, то можно предположить, что книга «Кто посадил лес» составлена из стихотворений совсем еще начинающего, неопытного автора, что, судя по творческой биографии поэта, не так (хотя, вопрос спорный – измерим ли поэтический опыт в выпущенных книгах и выигранных премиях). И впечатление это создается по одной простой причине – Мария Затонская не дает читателю уверенности в том, что все моменты, где он, так или иначе, споткнулся, – намеренность, а не ошибка:
***
Успокой меня: ничего здесь страшного нет.
Вот и хрупкого сада квадрат, и в окне свет.
Только листья так торопливо теперь летят,
что не знаешь, на чём удержать взгляд.
Или снег идёт через меня напрямик –
и такая музыка, от которой немеет язык.
Ничего о смерти и о любви не зная,
стою посреди,
до невозможного живая.
Очевидно, обращают на себя внимание две финальные строки, которые останавливают инерцию прочтения почти классического силлабо-тонического стихотворения, тем самым даже на формальном уровне реализуя события лирического сюжета – схлопывание пространства до одной точки (тождественной героине) и осознание героиней собственного присутствия в настоящем, причем, что акцентировано, в бытии живой. В данном случае «спотыкание» – это и судорожный вздох живого, и внезапная оглушающая тишина в точке-основании шумящего (листья, снег, музыка, сад) мира.
В то же время в книге появляются стихотворения, где нарушение ритмического рисунка или рифмовки можно было бы объяснить, цепляясь за смысл произведения, однако при этом остается неприятное чувство вранья самому себе:
Делать вид, что тебя здесь нет,
за окном припаркован велосипед,
крестик у девушки в раздевалке бассейна
такой нательный, как человек,
которому находится тысяча аналогий,
но не одна не станет
достаточной.
Снова привлекают последние строчки. Как будто бы отсутствие подходящей, «достаточной» аналогии для человека должно оправдать и внезапно появившийся перенос, и обман ожиданий рифмы, но оправдывает с трудом. Как и, например, в стихотворении «И вот от боли этой…», где слова насильственно удержаны в рамках заданного ритма, а вместе с тем в последней строке фактическое фразовое ударение противоречит логическому:
…А по утру кто в мупы, кто в ларьки,
и улицы прозрачны и легки,
и едет фура «горводоканал»,
уже не скажут, что ты здесь существовал.
Возвращаясь к стихотворению «Делать вид, что тебя здесь нет…», отметим еще один момент, который, как нам кажется, также обличает в поэте новичка. Согласимся, что крест, «нательный, как человек», – не самая очевидная и затасканная метафора, тем страннее, что автор решает практически нивелировать ее интересность финалом стихотворения. В этом видится показное нападение (которое в данном случае тождественно попытке предусмотрительно защититься) на собственные стихи, как бы демонстрирующее, что автор самокритичен и, не желая совсем уж беспомощно извиняться за неудачу, решает превратить ее в прием, да еще и прикрыться тем, что сам знает, что в стихотворении не так. Подобное нападение-защита может быть направлено вовне, а может, как в приведенном стихотворении, внутрь, однако тотальная серьезность (а не ирония, которая, возможно, была бы в таком случае уместнее) и включение (якобы) здравой и осознанной самокритики в стихотворение как полноценный элемент, на самом деле, к сожалению, не делает ничего, кроме как портит его.
К слову о таких вот «самокритиках», в книге есть еще несколько стихотворений, тематически завязанных на рефлексии автора по поводу собственных стихотворений, произведений предшественников и влияния их на автора, по поводу поэзии вообще. В них тоже видится несколько детское хвастовство знанием, за которым обнаруживаются скачки по верхам, а не погружение на глубину.
Осмысление собственного творческого опыта вообще сильно волнует автора, судя по тому, что стихотворения книги кроме нескольких, случайно-отвлеченных-от-главного, в общем-то, соединяются двумя темами: поэзия и смерть. И при наличии произведений, подобных описанным выше («Не мои стихи…», «В литературном пространстве…») есть в сборнике абсолютно очаровательные, убедительные и точные вещи:
Очень красивая женщина сидит в фудкорте,
ест картошку, макает задумчиво в соус,
прохожие тут же снуют, играет попса,
как я устала
от этого запаха глутамата,
от узбечки-уборщицы, которая, впрочем, не виновата,
дайте смотреть женщину
не отвлекаясь:
дерево алое в закате качалось
лодка плыла собирать облака
она видит,
морщится,
не понимает.
Ситуация, узнаваемая на щелчок пальцев. Даже не берем во внимание то, что набросок обстановки сделан самыми очевидными образами, но нам в данном случае и не нужны проходящие мимо яркие микро-эпизодические герои или детали. Естественно, самое важное – это пристальный взгляд, желание не отводить взгляда, выраженное почти детским, капризным, в то же время императивным, подчиняющем себе пространство «дайте смотреть на женщину//не отвлекаясь». К слову, здесь перенос более чем оправдан, – еще одна секунда для сосредоточения, и будто по велению лирической героини все действительно замерло перед рождением нового стиха.
Да, это история рождения стихотворения, гораздо более искренняя и красивая, чем все эти «Писать стихи //это отчаяние…», каждое стихотворение сначала пишется в голове, хотя бы первые несколько его строк. Сказать, что это произведение для поэтов, – слишком громко, пожалуй. Тем не менее, понимание происходящего для того, кто сам пишет (даже не стоит ограничиваться стихотворчеством, да и вообще литературой – для того, кто сам мыслит образами, умеет выхватывать и схватывать их), наступает мгновенно, и приятным бонусом радость узнавания классического объекта наблюдения в последнем терцете.
Не менее важно отметить, что при всей незначительности действительной женщины-объекта, автор и ее наделяет возможностью видеть («она видит…»). Взгляд вообще для Затонской в этой книге – нечто ключевое. Именно взглядами строится мир внутри сборника. Естественно, большинство взглядов бросают лирические герои, которые так или иначе ассоциированы с Я автора, но есть и прекрасные, если можно так сказать, очерковые, стихотворения, в которых взглядом наделяется конкретный персонаж («Техник из ЖЭКа Иван Петрович…»).
Разнообразие взглядов впечатляюще: не вдаваясь в нюансы, можно отметить, как минимум, взгляд в прошлое, взгляд, устремленный вверх, взгляд сверху, панорамный взгляд и взгляды-диалоги (с собой или с кем-то). Взгляды-диалоги появляются в Ты-стихотворениях, где разговор происходит между Я и Ты (очевидно), и обычно Я является женщиной, а Ты – мужчиной («Видишь меня посреди белизны…», «…ты смотрел и все это ненавидел…»). Иногда в стихотворениях отсутствует фактическое называние взгляда, но читая, мы совершенно отчетливо понимаем, что прежде, чем произошло что-то, что уже написано словами, был взгляд или взгляды («Чей это сон, старуха кричит…», «На крыше стоэтажки…», «Вся зима помещается в форточку…» и т.д.).
В таком случае абсолютно не удивительно, что одни из самых частотных образов в книге – свет (свет вообще, белый свет, белизна) и слеза. И в разговоре о разнонаправленных взглядах, выстраивающих пространство сборника примечательно стихотворение «У тебя усталые глаза…»:
У тебя усталые глаза,
долго-долго будет ещё бегать
и проситься горе в небеса.
Протяни невидимую нить,
чтобы здесь мне за неё держаться,
и оттуда будет кто-то дёргать,
чтобы никогда не зажило.
Само по себе, это одно из самых слабых стихотворений сборника, однако в нем явлены «взглядочность» и «взглядоцентричность» поэзии Затонской. Можно интерпретировать «усталые глаза» как маркер состояния героя, но стихотворение ведь не о состоянии, не об изменении состояний, первая строка – простой ключ для простого замка: как протягиваются нити?
Взглядом. Поэтому гораздо важнее здесь обозначить наличие глаз, а соответственно и возможности взгляда, нежели дать определение самим глазам.
Переиначивая все возможные сочетания высоких слов, можно сказать, что, по Марии Затонской, поэзия – в глазах смотрящего. Она вполне убедительно доказывает это в книге «Кто посадил лес», впрочем, не избегая и неудачных решений. Однако есть надежда, что рукописи еще придется претерпеть, и стать не просто сборником, но поэтической книгой взоров, лаконичной и точной, в которой мир, построенный на взглядо-нитях, будет завершен и целостен.